Листья, облетевшие с дерева и шуршащие под ногами. Они что-то шепчут друг другу, и, кажется, достаточно лишь прислушаться… Но с садовником им не о чем говорить.
— И поить во сне?
— Может получиться.
Конечно. Для него ведь нет ничего невыполнимого. А я не могу даже пошевелиться, потому что на каждую мысль о движении возникают сотни вопросов, заставляющих голову гудеть.
А если не удастся? А если мышцы не выдержат? А если связки вдруг порвутся? А если…
Невыносимо. Мучительно. Бесполезно и бессмысленно.
— Добей меня, а?
— Не дождешься.
— Я не могу так жить.
Не знаю, что он подумал о моей просьбе, хотя я старался быть серьезным. Наверное, даже чересчур, потому что Натти спросил:
— Помнишь, к тебе тоже однажды обращались с подобной просьбой?
Хочет меня запутать? Заставить передумать? Зря. Даже если какие-то похожие обстоятельства когда-то возникали, человек, оказавшийся в них, не был таким, как я сейчас. Не был мной. А чужое прошлое не имеет значения для моего будущего. Не может иметь. Хотя любопытство просто так не сдается.
— И что я сделал?
— Вспоминай.
Я бы с радостью. Но если раньше страницы памяти услужливо переворачивались по первому требованию, то сейчас склеились друг с другом, и вряд ли тут поможет капелька слюны на кончиках пальцев.
Было, не было, делал, бездействовал… Ни одна струнка души не отзывается. Я обрек кого-то на жизнь? Пусть так.
— Если получится вспомнить, непременно тебе сообщу. Но давай вернемся в сегодняшний день. Зачем сохранять такую жизнь?
— Затем, что она у тебя все еще есть.
Его голос прозвучал немного странно, будто слегка виновато. А чувство вины возникает лишь в том единственном случае, когда…
Что ценного может быть в жизни? Я помню мертвые тела у своих ног. Я помню, что убивал. Много. Мы играли в очень простую и очень старую игру: убей или будь убитым. Я выиграл. Но ставки, что мы делали, стоили одинаково, и последняя легла на кон, когда на поле осталось всего двое игроков.
— Я ведь должен был умереть, да?
Натти промолчал, а зря. Ответ был очевиден. И лучше было бы, чтобы он прозвучал.
Воспоминания по-прежнему плескались в моей голове, как волны моря, потревоженного приближающейся бурей, но никак не желали добраться до берега сознания. Чувствовалось только одно: смерть, которая должна была прийти и которая почему-то передумала, меня не пугала. Ни тогда, ни теперь. Должно быть, я готовился к ней. Может, даже сам рассчитал все и осуществил. Наверное, по очень веской причине. Да, я вполне мог это сделать. Кто же из нас тогда промахнулся?
— Что-то пошло не так?
Он снова выдержал долгую паузу, прежде чем пробурчать:
— Да.
— И что же?
— Он все еще здесь.
— Он?
— Демон.
Снег под ногами. Тело, послушное даже не мимолетной мысли, а ее надвигающейся тени. Сражение не на жизнь, а на… Нет, именно на жизнь.
Демон. Враг рода человеческого, пришедший в наш мир, чтобы разделить народы, чтобы поднять войной сына на отца и отца на сына? Друг, направлявший мою руку в бою? Неважно. Если он лишний здесь, он должен уйти.
— Прогони его.
— Не могу!
Последние слова он почти выкрикнул, с самым настоящим отчаянием.
— Почему?
— Потому, что в последний момент ты все испортил!
Вот это новость. Значит, промах все-таки мой. Обидно слышать.
— Ну да, конечно. Итак, я один во всем виноват?
— Не веришь? — Я почувствовал, как он наклоняется надо мной. — Не веришь? Хорошо, слушай. Разделить демона и человека можно без потерь, только пока желание еще не исполнено до конца. Если действовать быстро, сразу же после посева. Чем больше проходит времени, тем глубже проникновение. А вы двое вообще были похожи на большой причудливый узел. Переплелись, что называется, намертво.
— То есть нас нельзя было разделить?
— Чтобы хоть кто-то один остался жив? — Натти хмыкнул, впрочем, весьма невесело. — Нет. И когда я это понял, я…
«Начни с себя. Сражайся!» Эти слова еще звучали эхом, заставляя мое тело еле заметно дребезжать.
— Приказал мне покончить с собой. Помню.
Он согласился, хотя не слишком охотно:
— Угу. Приказал.
— Потому что был уверен: я исполню приказ в точности?
— Сам знаешь.
Наверное, знаю. Наверное, помню. Больно осознавать, что человеку, сейчас разговаривающему со мной, известно обо мне так много. Должно быть, я всегда был открытой книгой. Вот только хорошо это или плохо? Попробовать понять? Или не стоит?
— Значит, я себя убил. А что случилось потом?
— Могу только догадываться. Мне казалось, что демон изгнан.
— Ты не знал этого наверняка?
— Ну-у-у… Я знал, что демон не пробрался ни в какое другое тело. И в твоем вроде бы тоже ничего не оставалось.
Замечательно. Охотник на демонов, человек, в присутствии которого сомнения, затаив дыхание, прячутся по углам, не уверен в самом себе?
— Теряешь сноровку?
Он не отвечал долго, но все же признал:
— Это возможно.
Еще одна чудесная новость. Есть Дарствие, из века в век подвергающееся пришествию демонов. Есть Цепи, ведущие слежку за невидимыми врагами. И есть всего один человек, умеющий выгонять незваных гостей из дома. С переменным успехом, к сожалению, но и это неплохо: пока привратник бодр и силен, постояльцам нечего опасаться. Пока.
— Добей, а?
— Выполнение подобной просьбы стало бы крайне неосмотрительным поступком, — произнес женский голос, обладательница которого находилась чуть поодаль от меня. Скажем, у дверей комнаты.